Ирина Кнорринг - Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 2

С Юрием что-то неладно. Страшно меня беспокоит. Хоть обратиться к врачу по нервно-половым болезням. Я хочу, чтобы он пошел скорее, а денег нет. Это тем более мучительно, потому что в этом-то уж виновата я. Заработать негде, думаю, на чем бы еще сэкономить. Хожу в госпиталь пешком, но во сколько недель накоплю нужные 20 фр<анков>? А стихов «рыжий диабетик» не печатает[120]. Господи, что же делать? Больше сократиться не в чем. Если б он знал, как это меня мучает!

Мне самой кажется, надо к врачу по женским болезням.

У Юрия грустное настроение и грустные стихи:

Я о непрочности земной,О зыбкой и неверной почве…Союз души с другой душой,Как дом бревенчатый сколочен.И вдруг, очнувшись некой ночью,Мы видим — домик из картона.

Правда, он говорит, что это было написано до нашего последнего разговора и не к нам относится, а «теоретически», но строчки замечательные. А у меня такое впечатление, что я скоро не то умру, не то просто исчезну из этой жизни. Что все это — временно, и при том на очень короткий срок, теперь о «непрочности», но только другого сорта.

7 марта 1928. Среда

Была на консультации у Ляббе. И остался очень неприятный осадок. Я за последнее время сильно похудела. Оно и неудивительно. Ляббе спрашивает: почему? Что я ему скажу?

— Вы мало едите?

— Да.

— Почему?

— У меня нет аппетита.

— А давно у вас нет аппетита?

— Недели две.

— Что же вы не едите из вашего режима?

— Меньше мяса.

— Сколько?

— 50 гр. (почему?).

— А еще?

— Остальное все ем.

Сделал какие-то отметки в листах.

— Если вы будете продолжать так худеть, вам придется на несколько дней лечь в госпиталь.

Под конец выяснилось, что я замужем.

— Давно?

— Около двух месяцев.

Он засмеялся. За ним все рассмеялись, и я тоже.

— Се n‘est pas marquee dans vos feuilles[121].

Все смеются.

— Потому-то вы и худеете.

И уже когда я собиралась уходить:

— Ditez. Vous etez bien reqlee?

— Oui.

— Pas d’enfents?

— Non[122].

— И не надо.

— Да, я знаю.

Консультация закончилась как-то очень весело.

Дал мне какой-то рецепт «для возбуждения аппетита». Спасибо. Я его оставила в бумагах.

А теперь неловко, что я с толку сбила старика. Надо было бы сказать ему правду. А вот как-то не смогла. Было бы еще с глазу на глаз, а то при такой аудитории. А теперь я не знаю, что делать. В госпиталь ложиться не хочется. А уж, конечно, там бы я потолстела.

15 марта 1928. Четверг

Я не знаю, что у нас происходит с Юрием. Не то что-то происходит. Все по мелочам. И хуже всего — праздники.

В воскресенье была очень хорошая погода. Мне, конечно, не сиделось на месте. С утра много возилась, суетилась, готовила кофе и т. д. Пришел Андрей, потом Борис Александрович. А до них такой разговор:

— Что будем сегодня делать?

— Я гулять хочу.

— Пойдем вместе.

— Хорошо. А куда?

— В Люксембурге посидим[123].

— А дальше тебя не вытянешь?

— Ну, на речку сходим.

— Нет, я дальше хочу.

— Ну, куда же дальше?

Потом, когда пришли те, начался у них серьезный разговор о «Трибуне» (у Юрия в субботу доклад), начал он читать им начало своего доклада и т. д. Я сварила в последний раз кофе, налила и сказала, что пойду гулять. Зашла на минутку к нашим и помчалась вдоль Сены. День был великолепный, хотя и холодный. Дошла до моста Александра III и свернула в Petit-Palais[124]. Хотя там и по праздникам дерут с иностранцев 2 фр<анка>, пошла. И получила громадное удовольствие, что редко бывает. Оттуда пошла в Invalides[125], побродила там. Домой возвращаться как-то не хотелось, пришла к нашим. Оказывается, что Юрий там еще и не был, а по дороге куда-то свернул «на полчасика». Поняла: к Виктору. Сначала была очень оживлена и возбуждена, рассказывала про музеи, показывала открытки, а потом выдохлась и скисла. Пришла домой — фотографии и цветы от Кобякова, Юрия нет. Опять пошла к нашим. Юрий пришел поздно. Ни слова мы друг другу не сказали. А вечером Папа-Коля позвал меня на лекцию Нар<одного> Университета о Киеве. Я сначала отказывалась, очень устала, а потом решительно встала, и мы пошли. И лекция была довольно интересная, и туманные картины, прекрасен был концерт[126]. Опять я получила громадное удовольствие. Пришла домой. Юрий еще не спал. Почти ни о чем не говорили и легли. Но спать уже не хотелось и понемногу разговорились.

Мне было очень грустно. Я чувствовала, что мне не о чем поделиться впечатлениями дня, а мне этого хотелось и именно тогда же. Потом Юрий начал меня спрашивать:

— Ну, что же было там? — И я почувствовала другое: что я не могу рассказать ему так, как я хотела, я передала одни факты и не смогла передать настроение и впечатление, потому что не время сейчас, он мне сейчас не близок.

Тогда начал говорить он. О том, что и он начал не любить праздники, что я от него бегаю, что мы идем врозь и т. д. И пока он говорил, это был не он, это был кто-то совсем чужой. Я плакала. Следующие дни он был опять близким и родным. И опять у меня были моменты какой-то восторженной любви. И, не знаю почему, я стала сдерживать и прятать в себе эти порывы. Я стала сдержаннее и суше. Не знаю — зачем?

И вот — сегодня. Он пришел в час. Пообедал. Мне надо было на минуту зайти к нашим, потом к Обоймакову, условиться, когда будет доклад.

— Ты уходишь?

— Да, мне надо. А ты будешь писать доклад?

— Не знаю. Лучше я сам пойду к Обоймакову.

— Хорошо.

— А ты долго будешь?

— Могу быть и недолго.

— Ты, наверно, гулять пойдешь?

— Не знаю.

— Я буду, м<ожет> б<ыть>, в Люксембурге.

— Нет, я туда не приду.

— Тогда приходи скорее. Как я дома, так ты уходишь.

— Хорошо, скоро приду.

На минутку я зашла к Папе-Коле, оттуда, тоже на минутку, на St. Michel посмотреть на карнавал, и домой. Юрия нет. Сходила за керосином. Его нет. Прошло два часа. Наконец, пришел с Обоймаковым. И тот час читал ему доклад.

17 марта 1928. Суббота

В сущности, я бы могла назвать себя сегодня счастливой. Но вот обнаружила, что мои «неизносимые» подошвы износились, и опять во всей остроте встал вопрос о безвыходности. И еще — Институт. Об этом лучше и не думать.

А так — все хорошо. Погода хорошая, солнце светит, не очень холодно, денег хватило, все постирано и поштопано, в комнате относительная чистота, даже я чувствую себя относительно сносно. Чего же еще?